Блог

Я сидела на пассажирском сидении микроавтобуса справа от водителя. Остальные пассажиры, которым тоже предстояло крутить баранку в этой дальней дороге, пока спали на разложенных задних сидениях. Время было уже позднее, и я тоже могла бы поспать, если бы мои веки не держали раскрытыми спички чуть грустного ажиотажа.

Крошечные зеркальца снежинок отражали яркий весенний солнечный свет, подмигивая сверкающими вспышками проезжающим мимо лыжникам. Сами трассы и сугробы за их пределами были напудрены коричного цвета пудрой африканских песков, которые сюда с югов принес кулинар-ветер и украсил этой россыпью корицы белые безе заснеженных вершин.

Я сидела на заднем сиденье такси, прислонив горячий лоб к прохладному стеклу в надежде, что он сработает, как высунутый собачий язык и охладит запревшее в теплой горнолыжной куртке тело. Мороз на улице заставляет водителей выкручивать печки в своих автомобилях на максимум, что превращает тесное пространство внутри машины для пассажира в репетицию адских мук за грехи его.

Зима цепкими пальцами ветвей тянется к путнику, идущему по утоптанной тропе. Фонари на тяжелых чугунных постаментах своим желтым светом слабо помогают ему ощутить присутствие цивилизации, хотя, казалось бы, и жилые дома всего в паре километров ходьбы, и сами эти фонари — очевидные следы ее присутствия в ближайшем обозримом пространстве. Путнику хочется верить, что он в безопасности, но впечатление от когтистых веток очень мешает этому.

В зрачки настырно ввинчивались кадры сериала, который проигрывался на мониторе ноутбука. Перфорация сетчатки этими кадрами не вызывала во мне ни малейшего интереса, только раздражала своей монотонной настойчивостью. Впрочем, все, что меня окружало, работало по принципу сверления стены электродрелью в соседней квартире в разрешенное для этого время дня: с одной стороны, у меня нет никакого правового основания предъявить претензию соседу, а с другой — эти звуки вызывают тихую злобу, к вечеру перерастающую в ненависть.

Я сидела за столом у окна и погружалась в гипнотический транс, завороженная маятником метели за стеклом. В то время, как снаружи мороз укутывал деревья и машины жестоко холодным и колючим снежным одеялом, внутри шерстяной плед укутывал мои плечи и спину, мягко покалывая подбородок и шею в тепле квартиры, так же, как снежинки на улице безжалостно кололи щеки редких прохожих.

Три дня и три ночи шла битва в сложном рельефе носоглотки. Вражеская армия под самоличным командованием злой ведьмы Простуды состояла сплошь из фанатичных убийц-бактерий, не знающих и не умеющих ничего, кроме захвата чужих территорий и отдающихся этому занятию полностью, без остатка. Такой преданности делу стоит позавидовать любому творцу, особенно в минуты сомнений в своих способностях.

Крылья железной птицы неумолимо быстро разрезают нежную акварель, выплеснутую на небосклон неаккуратной рукой утомлённого художника. Этот творец каждый день лепит из пены кучевых облаков легкие в своей недосказанности скульптуры, размещая их по лазоревой шахматной доске по одному ему известным правилам и предлагая зрителю вступить с ним в диалог фантазий, где каждая новая реплика воображения собеседника будет встречена новыми мазками краски на телах этих фигур.

Иногда под закрытыми веками не носится никаких, даже самых простеньких картинок сновидений или, на худой конец, визуализированных мечтаний. Они всегда имеют приятный сладковатый вкус, потому что мозг, покоящийся в темноте черепной коробки позади глазных яблок, знает, что еще совсем чуть-чуть — и можно, наконец, полностью погрузиться в дрожащие летним маревом ночные грезы.

Свою невидимость Вирус компенсирует своим размером. Я лежала на кровати одна, но всем телом ощущала присутствие рядом незримого, но, если своим ощущениям доверять, болезненно-огромного нового друга, с кем я не расстанусь в ближайшие две недели. Он настолько гигантский, что заполняет каждый свободный от мебели уголок пространства в моей квартире.

Летом об торчащие кости можно было порезаться. Сочиться жалостью или насмешкой, беспокойством или чувством собственного превосходства из этих порезов — удел близких и далеких. Зашивать собственные порезы нитками стабильности и размеренности, путать дыры этих ран с дырами глазниц и рта, штопая их грубыми и топорными заплатками отрицания.

Я — футболка. Обычная хлопковая футболка белого цвета с каким-то принтом спереди на верхней моей трети, там располагается человеческая (в моем случае — мужская) грудь. На моих собратьев часто наносят какие-то рисунки для красоты или чтобы обозначить принадлежность хозяина к той или иной социальной группе, чтобы окружающие их наверняка знали, с кем имеют дело.

Я стояла на зубах ступенек эскалатора и медленно поднималась к выходу из метро. Навстречу мне так же медленно ползла колонна людей. Всех этих незнакомцев объединяло две общие черты: постная печаль на их лицах была скрыта медицинскими масками, а в усталых руках безвольно болтались мокрые зонты.

Кто-то поднимает голову вверх, если, конечно, поднимает, и видит лазурь, расчерченную длинными лыжнями перистых облаков. Я поднимаю голову вверх, прижавшись длинным, как лыжня, шрамом на затылке, к загривку. И увижу, конечно, как добрый волшебник в лазоревой островерхой шляпе выдувает паром фигурки уток.

Спящий кот не дает мне, лежащей на боку, дотянуться коленками до зубов, иначе я бы давно их прокусила. Второй пушистый друг притулился по другую сторону свода согнутых коленей, уютно закопав нос в образовавшуюся на домашних мягких брюках складку.

Огурцы своими пупырышками вспенивали мыло и нежно массировали ладони. Хотелось продолжать их мылить долго-долго, пополняя запасы мыла на руках время от времени. Но я была голодна, и мне хотелось поскорее сделать салат с креветками. Поэтому огурцы были быстро подставлены под прохладную воду, омыты рабынями пальцев и высушены ими же полотенцем.

Арбуз обрушил цунами своего сока на внутреннюю поверхность моих щек, беспощадно сталкивая легкие и хрупкие кораблики его черных косточек с непоколебимыми белыми скалами моих зубов. Ротовая полость, слишком маленькая, чтобы удержать в себе столь грандиозный разгул фруктовой стихии, безвольно пропустила через шлюзы губ струйку нектара, чтобы ладони тут же растерли ее тонкой питательной маской по лицу.

Седое утро пасмурного и не по-летнему холодного дня белело шубой низких облаков за окном. Безразличным взглядом отупевшей от одиночества, водки и телевизора домохозяйки предпенсионного возраста оно смотрело на парочку спящих велосипедов в коридоре квартиры между кухней и спальней.

Чтобы обозначить то, что барабанит по крыше мансарды в пасмурный день, мы используем одно единственное слово «дождь». Произнесешь его, и всем становится ясно, о чем идет речь. Конечно, можно добавить живописных описаний, вроде «горизонтальный», «сильный» или «с градом», но суть явления останется кристально ясной, как капли, его составляющие.

Световое давление летом такое сильное, что, даже будучи одетой в тонкое кружево и летящую юбку, все равно истекаешь из потовых желез реки соленой жидкостью. Она капает с кончика носа на гальку под ногами, которая готова стать опорой новому асфальту. Стекает по лбу слезами, будто забывшими, что их место — в глазах.