Не буду. Буду не

Кто-то поднимает голову вверх, если, конечно, поднимает, и видит лазурь, расчерченную длинными лыжнями перистых облаков. Я поднимаю голову вверх, прижавшись длинным, как лыжня, шрамом на затылке, к загривку. И увижу, конечно, как добрый волшебник в лазоревой островерхой шляпе выдувает паром фигурки уток. Этот волшебник, вне всяких сомнений — тот самый Гендальф, проживший много эпох и курящий не деревянную трубку, а железную трубку-вейп. Выдыхает он не дым, а пар, который прилипает к полям шляпы. Кто-то назовет это перистыми облаками, если, конечно, поднимет голову вверх.

Я отдираю шрам от загривка и упираюсь взглядом в воду, бороздимую утками-каравеллами. Непонятно, то ли эти пернатые — слишком четкое отражение пернатых-облаков сверху, и тогда я чувствую себя волшебником-божеством, курящим вейп далеко наверху. То ли эти облака далеко наверху — очень размытое отражение того, что живет тут, внизу. Старое стекло, пыль старины, проступающая из его глубин и пятна на поверхности, выстраивающиеся в надпись:

«я устало отражать, я устало отражать, но мне не дано перестать».

Пальцы примерзают к экрану телефона, а под ногтевыми пластинами, под кожей, под костями — пальцев и всего тела — ничего нет, совсем ничего. Там безоценочное, безшкальное, беспространственное, безвременное, не большое и не маленькое, не далекое и не близкое, не физическое и не ментальное — там никакое. Кто-то называет это «пустотой», я не называю это.

Этим вечером я выпью пустой полный сосуд ничего всего, не почувствую, не улыбнусь и не заплачу, не захочу и не пожалею.

С широко закрытыми глазами буду задыхаться полной грудью, выкрикивая проклятья, полные благодарности, не открывая рта.

Буду не быть. Не буду быть. Буду не. Не буду.